Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]

– Поганая, братец, у тебя колымага, – сказал Усов затянутому в кожу шоферу и, тяжело опираясь на трость, пошел к подъезду.

Солнце переливалось в узоре зеркальных стекол, золотило львиные головы ручек. Да и дверь не простая, а из дорогого черного дерева, вывезенного Бог знает откуда, не то из Африки, не то из Индии.

Широко, широко начинал столичную жизнь Григорий Львович Рубин. Вот и швейцар дверь распахнул, ливрея, как мундир генеральский, шапка золотом расшита. А рожа-то, рожа. Что и говорить, мужик здоровый. Нет. не просто швейцара держал Рубин. Это был страж, защитник, телохранитель. А откуда взял его Григорий Львович, сразу ясно становилось, стоило увидеть синее пятно татуировки на руке.

В прихожей пахло сырой штукатуркой, кожей и скипидаром. На стенах висели батальные полотна Гро, стояла новенькая кожаная мебель, но ковры еще не постелили, и они лежали, свернутые в здоровые трубы.

Швейцар принял котелок и трость. Усов достал массивный золотой портсигар, закурил. Что и говорить, прихожая просто кричала о богатстве, ярком, бьющем в глаза. Но Усов знал, что картины Гро рисовал хозяину спившийся живописец Аброханцев, что старинная бронза фигур и светильников была сработана в Евпатории, в мастерской некоего Градусова, и что вся эта старина такая же подделка, как и сам хозяин.

По ступенькам сбежал Анатолий Арнольдович, секретарь Рубина, человек без возраста и национальных признаков. Жгучий красавец, с тонкой ниточкой пробора в набриолиненных волосах. Его можно было бы вполне принять за грека, если бы не светлые зеленовато-серые глаза.

О нем Усов почти ничего не знал, правда, поговаривали, что Анатолий Арнольдович Зоммер неплохо знал места Сахалинские, да и в Нерчинском остроге был своим человеком.

– Петр Федорович, – Зоммер по-военному наклонил голову, – честь имею.

– Здравствуй, голубчик, – Усов кивнул, но руки не протянул, – где сам-то?

– Григорий Львович ждет вас в малахитовой гостиной. – В какой? – изумился Усов. – В малахитовой. – Хозяин у тебя прямо императрица Екатерина. – Григорий Львович человек с размахом. в внимательно поглядел на ничего кроме любезности не выражающее лицо Зоммера. Да, сумел Рубин подобрать себе людей. Швейцар Семен, каторжное отродье, грабитель и убийца, необыкновенной силы, ему человека зарезать, что плюнуть. Зоммер этот. Да и шофер Кацинский не лучше.

Увяз, Петр Федорович, увяз. И промахнулся-то разок. Черт попутал. Нужна ему была подделка купонов. Правда, имелось за Усовым еще кое-что, о чем он старался не вспоминать. Об этом думал Усов, поднимаясь по мраморной, покрытой ковром лестнице, проходя анфилады комнат. Мелькали картины, мраморные фигуры, бронзовые лампы, ковры, красное дерево, птичий глаз.

Все в доме этом было нарочито ярким и броским. Стены обиты штофом, дорогой паркет, мраморный мальчик, достающий занозу, словно кричали: «Скорее удивляйся, какие мы богатые!»

Малахитовая гостиная была похожа на декорацию к спектаклю из боярской жизни. По углам комнаты сидели нелепые каменные птицы, такие же чудища, только с огромными хвостами, украшали пол, выложенный зеленой каменной плиткой. Нелепые, под старину, кресла, нелепый стол.

Рубин поднялся навстречу Усову из-за какого-то сооружения, напоминающего гробницу. Был он не по утреннему времени в смокинге, грудь рубашки замялась, лицо припухло. Чувствовалось – хозяин еще не ложился. Он стоял перед Усовым, раскачиваясь с каблука на носок, словно демонстрируя лакированные штиблеты. И Петр Федорович в который раз подивился странному ощущению. Рубин словно ускользал от него. Была в нем некая неприметность, стертость какая-то. Выйди он из комнаты, память сломаешь, пока лицо его вспомнишь. А в общем-то весьма милый человек, росту выше среднего, худощавый, лицо белое, чуть веснушками присыпано. Самую малость. Глаза карие, маленькие, правда, нос прямой, рот крупный, губы яркие, словно налитые.

– Рад, рад. – Рубин взял Усова под руку, потащил к каменному страшилищу.

– Ну как? – Григорий Львович даже в сторону отступил, давая гостю возможность увидеть сооружение из малахита. – Что – как? – усмехнулся Усов. – Стол нравится?

– Это стол, никак? Я-то думал, камень надгробный.

– Что ты, что ты. – Рубин трижды плюнул через левое плечо, выхватил из жилетного карманчика высохшую птичью лапку, зажал ее в кулаке.

– Значит, стол, говоришь. – Усов опустился на странное сооружение из камня и малахита. – А это, видать, кресло. – А что?

– А то, что не уважаешь ты гостя. Жестко, да зад коченеет от камня. Прикажи мне нормальное кресло принести.

И пока молчаливые лакеи несли кресла и какую-то выпивку и закуску, Усов обошел гостиную.

– Так, – Петр Федорович усмехнулся, – решил поразить столицу?

– А что? – Рубин налил коньяк в большие рюмки. – Тебе бутерброд с икрой или…

Усов подошел, зачерпнул ложкой икру из серебряного жбана, положил на маленькую тарталетку. – Давай.

Они выпили молча, не чокаясь. Усов выпил одним глотком. Он любил и умел выпить, видимо, это было наследственным. В его купеческом, старомосковском роду мужчины умирали, дожив до глубокой старости, до последних дней крепко выпивая и закусывая.

Рубин пил мелкими глотками, кадык на шее дергался, на лице было написано отвращение, так пьют необходимое, но чудовищно невкусное лекарство.

Из всех напитков Григорий Львович предпочитал сладкие наливки, ликер и «Донское» шампанское. В общем, все сладкое. Но коль скоро ты уже в Петербурге и дом у тебя высшего шику, нужно пить то, что любят аристократы.

Усов налил себе еще полбокала. Но не стал пить, любуясь, как солнце отражается в цветных гранях. Он знал толк в посуде. Этот рубиновый хрусталь был подлинным и старым, сработанным русскими умельцами для столовой петровского фаворита князя Меншикова. Усов сделал глоток и поставил бокал. – Хрусталь-то хорош. Подлинный. – А остальное, ты думаешь…

– А что мне думать-то. Я-то знаю, кто для тебя французские картины рисует и ткет фламандские гобелены. – Неужто так заметно? – обеспокоился Рубин.

– Не переживай. Мне заметно, а те, кого ты будешь приглашать, они Левитана от Клевера не отличат. – А кого же, по-твоему, я буду приглашать?

– Ты коньяк-то брось, брось маяться с коньячком. Налей своей запеканки. Когда никого нет, пей свой местечковый напиток.

– А и то правда. Никак не привыкну к этим изысканным винам да коньякам.

Рубин почему-то подошел к окну и из-за шторы достал графин.

– Ты что это, брат, словно от жены прячешь, – захохотал Усов.

– Да нет. Просто он так всегда под руками и не видит никто. Так кого же я приглашать буду?

Усов порылся в сигарном ящике, достал сигару, обрезал кончик щипчиками, закурил и, выпустив ароматный клуб дыма, ответил:

– Кого? Пригласить-то, Григорий Львович, ты можешь любого, а вот кто пойдет к тебе…

– Черт с ними. Сначала пусть полусвет, писатели, актеры, потом прознают о моих вечерах и аристократы потянутся. – А зачем они тебе?

– Нужны, нужны. Ты думаешь, я зря с Большого Канатного переулка в Одессе перебрался в столицу? – Думаю, что нет.

То-то. Приготовь документы, я покупаю две кинофабрики в Москве и три в Питере. И кинематографы на Невском. Пиши. Невский, 67, «Сатурн»; Невский, 80, «Паризьен» и «Пикадилли» в начале проспекта.

– Вот тебе и раз! – удивился Усов. – Ты же хотел прииски купить.

– Золотопромышленники – особый круг. Они чужака не примут. Да и потом, у них служба осведомления почище сыскной работает. А синема дело новое и прибыльное. А потом актрисы. Всякие там Веры Холодные да Ольги Станевские. А! – Рубин захохотал. – Что ж, можно подумать.

– Потом надо свой киножурнал выпускать. Да газету купить какую-нибудь. – Газета – это дело. Это общественный рупор.

– Правильно изволил заметить. Так этот рупор я против полиции направлю. – Не боишься? – Ты ее на подставное имя купишь. – Не много ли в нашем деле подставных?

– Ничего, ты, Петр Федорович, человек с головой. А потом я же тебе два министерских оклада плачу. На прочее. – Рубин бросил на ларец номер «Биржевых ведомостей». – Читай, как некий Кузьмин расписывает дело Гохманов. – А ты думал, как это будет? – Ты же заплатил деньги. – Я же говорил тебе, что Геккабуш не взял. – Сволочь, чистоплюй!

– Не расстраивайся, есть пара литераторов, они так это дело распишут, что твои братцы Гохманы невинными жертвами окажутся. – Теперь этот Бахтин.

– Опытный криминалист, пожалуй, после Путилина у нас такого не было. – Он тебе вроде бы нравится? – А почему нет. Нравится. Честный, смелый… – Ты на себя погляди лучше.

– Не обо мне речь, Гришенька. Я в вашем дерьме по уши. Дорожки мне обратной нет. Но радуюсь я, когда находится человек, которого вы купить не можете.

– Петя, дружок, не вы, а мы. Мы, понимаешь! Это значит, и ты тоже. Так что девицу-то из себя не строй. Не надо.